Вторичная условность

Вторичная условность — применение элемента необычайного в художественной литературе, сознательное, демонстративное отступление от жизнеподобия, изображение заведомо невозможных в реальности ситуаций. К вторичной условности относят фантастику, миф, сказку, утопию, антиутопию. Существует также мнение, что к вторичной условности нужно относить гиперболу, заострение, символ, внутренний монолог, несобственно-прямую речь и др.

Термин «вторичная условность» следует отличать от термина «первичная условность», который означает неотъемлемое свойство литературы в целом, условность как специфику художественного образа и образного типа мышления. В отличие от вторичной условности, первичная присутствует в любых литературных произведениях, даже в документальной прозе; если же произведение содержит элемент необычайного, то в нём присутствуют и первичная условность, и вторичная. Термин «первичная условность» синонимичен наиболее широкой трактовке термина «вымысел». Любой художественный текст предъявляет читателю вымысел как якобы существующую реальность, но фантастический текст возводит эту вымышленность в высокую степень.

Вторичная условность во многом основывается на собственной литературной традиции (как, например, вымысел в волшебной сказке). В то же время она представляет собой продукт особой авторской концепции, осмысляющей мир в формах необычайного.

Различные подходы к определению границ вторичной условности

Нарушение границ возможного в литературе делят на «формальное» (гипербола, метафора, символ; пространственно-временная неопределённость и «заданность» ситуации в притче) и «фактическое» (фантастическая образность, изображение необычайного, сверхъестественного и т. п.). Некоторые исследователи включают в понятие «вторичная условность» не только вторую, но и первую из этих разновидностей. Так, А. Михайлова или Н. Еланский относят к вторичной условности не только «фактическое» нарушение границ возможного, но и «формальное»: гиперболу, заострение и символ, ставя их в один ряд с экспериментами в области художественной формы, присущими, например, сюрреализму или театру абсурда. Н. Еланский относит к вторичной условности в том числе «внутренний монолог, а также несобственно-прямую речь в форме потока сознания, принцип монтажа и ретроспекции, пространственные и временные смещения, фантастические и гротескные образы…».

Однако, по мнению фантастоведа Е. Н. Ковтун, «формальное» нарушение границ возможного следует относить не к вторичной условности, а к первичной. В частности, Ковтун относит к первичной условности такие художественные приёмы, как ретроспекция и монтаж, алогизм, метафора и символ, нефантастический гротеск и др. На этом уровне, по утверждению исследователя, ещё нет вымысла как элемента необычайного — в отличие от фантастики или волшебной сказки. Например, приём ретроспекции у М. Пруста или хронологической инверсии в «Герое нашего времени» М. Лермонтова принципиально отличен от фантастической гипотезы путешествия во времени из «Машины времени» Г. Уэллса, а гиперболические и карикатурные образы помещиков в «Мёртвых душах» Н. Гоголя или офицеров и чиновников австрийской армии в «Похождениях бравого солдата Швейка» Я. Гашека нельзя назвать фантастическими, в отличие от не менее гиперболических и карикатурных, иронически-иносказательных, но всё же необычайных образов чёрта из гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки» или саламандр из «Войны с саламандрами» К. Чапека.

Некоторые из исследователей, например В. Дмитриев, подчёркивают недостаточность существующих критериев выделения первичной и вторичной условности, заявляют, что провести чёткую границу между «условными» и «жизнеподобными» формами невозможно. Н. Владимирова пишет о текучести границ между ними: «Миф и мифологические, шире, литературные аллюзии, игра и игровое начало, маска и масковая образность, пройдя к XX веку значительный историко-литературный путь и видоизменив свою природу, создают большое разнообразие стилевых моделей в рамках условного типа художественного обобщения. Выступая в прошлом как формы первичной художественной условности, соотносимые с генетически присущими искусству средствами, они могут приобретать в современной литературе признаки вторичности».

Е. Н. Ковтун соглашается с мнением о невозможности чётко разграничить первичную и вторичную условность: «Очень часто о присутствии в тексте элемента необычайного можно спорить, особенно когда фантастические или кажущиеся таковыми события даются в субъективном восприятии героя, находящегося к тому же в одном из „пограничных“ состояний (полусна, бреда, психического расстройства и т. п.), и не подкрепляются свидетельствами других персонажей или подтверждением повествователя („Медный всадник“ А. Пушкина, „Кракатит“ К. Чапека, „Дом в тысячу этажей“ Я. Вайсса, „Огненный ангел“ В. Брюсова, „Голем“ Г. Майринка, „Дом доктора Ди“ П. Акройда). Как отмечает Е. Н. Ковтун, существуют книги, где действие происходит в рамках узкой грани между возможным и невозможным и читатель вправе выбирать между реальным объяснением событий (цепь совпадений и нагромождение случайностей, субъективное восприятие персонажем того, чего в действительности не было) и фантастическим их объяснением — к таким книгам относятся, например, «Город великого страха» Ж. Рэя, «Хромая судьба» А. и Б. Стругацких. По определению Ю. Манна, это формы „завуалированной“ фантастики».

В промежуточной зоне (фантастика // нефантастика) оказываются, как подчёркивает Е. Н. Ковтун, и целые группы произведений, жанры, порой и области литературы. Например, в этой зоне находятся притча, «классическая» утопия и многие сатирические произведения, о наличии или отсутствии в которых элемента необычайного можно судить по-разному. Т. Хоруженко относит к вторичной условности не только фантастику, но и миф, сказку, утопию, антиутопию.